На границе тучи ходят хмуро.... - Страница 76

— Ваше Благородие!

— А! Приехали?

— Энто… Куды далее править?

— К усадьбе и правь, голубчик. Далеко ещё?

— Та не… Эвон, крыша дома господского ужо показалося.

Пока подъезжали к двухэтажному деревянному дому, Александр напрягал и расслаблял тело, стряхивая сонную одурь, заодно слегка погримасничал, готовясь много и радостно улыбаться.

'Господи, только бы обошлось…'

ТАК он не волновался уже давно. Но… вместо тёти на крыльце показалась… э…?

' Тёте пятьдесят лет, сестре двадцать… недавно исполнилось, вроде. Тогда кто?'

— Батюшки святы, Александр Яковлевич пожаловали!

Кто бы она не была, но гостя узнала сразу и безошибочно, и моментально обрадовались.

— Сенька!

Появившийся на крик коренастый мужичок, молча ухватил чемодан и исчез с ним, в глубине дома.

— Вытянулися то как! Вот Татьяна Львовна с Анной Петровной обрадуются, они вас так ждали…

— Кхе. А где же сама тётушка?

— Так оне с час назад к Харокиным с визитом отправилися, но к полудню непременно назад…

— Понятно. Может?

Александр кивнул на дом, вопросительно поглядев, на свою безымянную (пока!), собеседницу.

— Ой! Что же это я… Милости просим!

Проводив поручика до его личной (о как!) комнаты, женщина побежала — распорядиться и организовать *чего нибудь к чаю*.

' Мою домохозяйку напоминает…'

Комната была какая-то… нежилая, что ли? Узкая кровать с горкой подушек и толстой периной, два тройных бронзовых подсвечника с короткими обрубками свечей, у дальнем углу помесь письменного стола и шкафа — и столешница есть, и множество шкафчиков и полочек, над и под ней. Керосиновая лампа на подоконнике, стены затянуты в светло-синюю ткань, на полу — тонкая войлочная дорожка. Кресло, обтянутое гобеленовой тканью, очень удобное даже на вид, графинчик с водой…

'И ночной горшок под кроватью… какая прелесть! Словно в сказке очутился… наверное тут и не спал никто, после того как племянник убыл в Павловское поступать'

На дверном косяке обнаружились аккуратные царапины, а рядом с ними — цифры. Десять, одиннадцать, тринадцать… Ещё, очень много было вязанных кружевных салфеток и кисейных платков — накидушек: на спинке стула, на подоконнике, на подушках, на одеяле. И цветы — везде. Лёгкий перекус во время *чаепития* окончательно добил Александра, и тот задремал прямо в кресле, успев только слегка расстегнуть китель и ослабить портупею.

Свет. Яркий, ослепительный — но не обжигающий, скорее ласково-тёплый. Пронзительная синева неба, тихий шелест, волнующейся под ветром травы, и смех — беззаботно-счастливый. Его смех… Тонкие руки сестры… Ани… Он иногда звал её — Анечкой, а она его, по детски ещё шепеляво, Шашей, отчего он постоянно хихикал…

Из сна его выкинуло резко, ударом лютой боли в виски. Она всё нарастала и нарастала, буквально иссушая разум, и даже транс не помогал — ЭТА боль с лёгкостью проламывала лёд безразличия и отстранённости, пульсируя уже по всему телу, пока… пока он не понял. Боли больше не будет — никогда. Последний кусочек чужой памяти растворился в нём, последний привет от бедного юнкера Агренева… Теперь стали вполне понятны, необъяснимые прежде приступы боли. Это чужая память, последние следы старого хозяина тела, *усваивались* его разумом… Размышления резко оборвались, стоило только услышать, сквозь неплотно прикрытую дверь, негромкие женские голоса:

— И ты молчала!!!

— Так ведь с дороги же, утомилси…

— А… ну да. Ты… иди проверь, только тихонько, не разбуди.

'К чему оттягивать неизбежное…'

Утренняя знакомая, так душевно встретившая гостя на крыльце, только коротко ойкнула и подалась в сторону, пропуская Александра.

— Тётушка!

Теперь уже оторопела хозяйка дома: таким она своего племянника не видела никогда! В последнее их свидание он был такой же, как и всегда — застенчивый, часто краснеющий юноша, всегда смущающийся открыто выражать свои чувства, с вечными чернильными пятнами на указательных пальцах рук, худенький… А к ней подходил — уверенный в себе, сильный и спокойный, загорелый офицер. И глаза… больше Татьяне Львовне рассмотреть не удалось — её мягко и осторожно обняли, поцеловали, и напоследок слегка поцарапали наградами.

— А где же Аня?

— Ну здравствуй, племянничек. Хорош гусь! За столько времени — и ни одного письма. А ну!!! Повернись, дай тебя рассмотрю… ой, вымахал-то как… да телеса какие себе отрастил… Хорош!!! Все соседи с зависти помрут, как есть!

Александр не совсем понял, как он связан с будущей эпидемией соседских смертей, но уточнять не стал. Вместо этого — засыпал свою тётушку градом вопросов: как жизнь, как урожай, чего нового в округе, как прошла помолвка? Что самое интересное — было действительно очень интересно слушать её ответы. Пользуясь тем, что дочка приводит себя в порядок после долгой и утомительной поездки (аж три версты, в крытой бричке), тётя беззастенчиво резала всю правду матку. Жених — из-за невеликого своего чина и почти пятнадцатилетней разницы в возрасте, ей не глянулся, но раз уж у Анны Петровны приключилась лубофф с большой буквы, то мешать высоким чюйствам она не будет, урожай в этом году вышел на славу, а соседи… Племянник молча слушал, и улыбался. Татьяна Львовна очень сильно напоминала ему подружку мамы. ТОЙ мамы, одной-единственной, и неповторимой… Тётя Люда, тоже была женщиной сильной и мудрой, а главное — энергичной и неунывающей.

'А ведь когда у Татьяны Львовны умер муж… даже не помню, кем он был, она в золоте не купалась, скорее наоборот. Однако — без малейших колебаний забрала к себе единственного сына сестры, и растила, как своего'